2/4
В том году, когда меня посадили, БС ещё были там, и мы общались с ними путем сообщения веревками с привязанными к ним мешочками, вся эта муть работала по ночам снаружи здания и в нашем СИЗО существовала в режиме демо-версии, а потом и вовсе прикрылась, с отъездом БС и других заключённых мужского пола в другой изолятор. Но вернёмся к повествованию — ответ на мой запрос через матросскую тишину был получен, прошло ещё некоторое время и мне стали приходить электронные письма. Они распечатывались в кабинете цензора и разносились дважды в неделю. Дважды в неделю я становилась совершенно счастлива на час-два, когда читала строки от близких мне людей и тех, кто просто хотел меня приободрить. Мы не знали тогда, ни я, ни они, как долго это все будет тянутся и чем это закончится, но поддержка была сильна. Мне приходили письма от одноклассников, бывших баб друзей моих бывших парней, от вебкам моделей, уже давно живущих за рубежом, от мужиков, покупавших мои видео, от подписчиков паблика с картинками во вк, от участников чата в телеге, некоторые впервые вышли из ридонли для того, чтобы написать мне что-нибудь мотивирующее, что поможет мне продержаться. Вся камера охуевала, когда вот — я, уже два месяца сижу с ними и не имею ничего, настирываю единственные трусы каждый вечер и моюсь хозяйственным мылом, ем только баланду и у меня нет даже кружки и кипятильника, и даже чай я пью чужой, меня развезло на двадцать кило за это время, а когда ко мне приходят потрещать со скуки, я говорю, что не общаюсь со своей семьёй, и у меня нет мужа и детей, но у меня есть друзья в интернете, и я связалась с ними и теперь жду ответа, камера открыто ржёт надо мной, что же я за человек такой, раз не общаюсь даже с матерью, а уж детей то в таком возрасте давно пора иметь, у некоторых в двадцать уже есть двое, а мне двадцать четыре и я всё рассказываю какие-то небылицы о людях в интернете, с которыми меня что-то якобы связывает, которых я даже не видела никогда и чьих настоящих имен я не знаю, камера внимательно смотрит на мое жалкое лицо всякий раз, когда цензор приносит письма и уже издалека завидев меня, орёт, что на меня ничего нет, и вот однажды открывается корма и я становлюсь просто как ёбаный Гарри Поттер, которого Хогвартс засыпал письмами через каминный дымоход, а затем меня начинают дергать по всем пунктам выдачи чего бы то ни было, посылки, интернет-магазин, передачи, и тян, которая согласилась помочь мне связаться с моими друзьями, ходит довольнее всех, ибо не прогадала именно она, а все остальные — соснули.
Потихонечку я стала приживаться в этой обстановке и вещи переставали казаться мне странными. Два холодильника на пятьдесят человек, ну и хуй с ним. Один душ на пятьдесят баб, ну ладно хоть так. Постельное бельё, которое негде высушить, если испачкала его кровью, а сдать в прачечную СИЗО нельзя, там не берут грязное, ну ладно, будем спать с тампоном и прокладкой всю ночь, все так делают. Картонные коробки, которые стелишь, чтобы не охуеть от невероятно больших дыр в железном дне шконки, где от одного нажатия коленом проваливается чуть ли не весь и без того тонкий и скатавшийся внутри матрас, которые нужно убирать и прятать перед утренней проверкой, чтобы мусора их не отмели, т.к. не положено — нормально. Алюминиевая гнутая посуда — нет проблем. Страшная вонь из окон, потому что прямо под нами помойка — да похуй, все окна в изоляторе выходят на эту сторону, всем воняет. Выходить на проверку по четвергам на продол (коридор между камерами) голой, завернувшись в одну простынь, чтобы медицинский работник не потратил много времени на положняковый телесный осмотр заключённых — как нехуй, лишь бы отстали уже.
Каждую минуту своего свободного времени я вспоминала о друзьях и интернете, когда сокамерницы травили кулстори о своих попойках и ебле, я начинала думать о том, что мне совсем нечего рассказать им о себе, они просто не поймут моего веселья и мне было очень жаль, что я не могу влиться в такую компанию и коротать время неопределенности с людьми, которые меня понимают. Я не подходила к окнам, я не смотрела телевизор, я мечтала о берушах, надев которые я могла бы перестать слышать по ночам вой местных котов, напоминавший мне о моих. Однажды напившись очень сильно камерной браги, мы с одной девушкой засели разговаривать в туалете, спрятавшись от глазков за шторкой между унитазами, мы были сильно пьяны, и она сказала "пора признать, что наши с тобой коты уже не жильцы. С ними могло произойти что угодно, как хорошее, так и плохое, отпусти это, ты сделала для них все, что смогла, в конце концов, ты уже обеспечила им довольно долгий отрезок хорошей жизни, взяв их с улицы, у них могло не быть и этого". А ещё мы разговаривали о теориях заговора и Боге во время игры в шахматы, она рассказала, что они с мужем любили говорить об этом под метадоном, что очень много существует сект и религиозных течений и что в нашем СИЗО даже сидит жена Бога, которого зовут Кузя.
С ней я познакомилась, когда меня перевели в камеру на 19 человек, перевели за ту же брагу, кто-то впарил наше подпольное производство операм и они решили расселить "этот балаган", и вот я иду с матрасом на первый этаж, передо мной открывают очередную дверь с глазком и кормой, перед взглядом предстает почти что квартира-студия, если сравнивать размерами с обычной камерой. Спальные места и место для приема пищи в одном помещении, без перегородок, пластмассовыми ограждениями обнесли только туалет. Жене Бога было тогда 50 с лишним, она была очень мягкой, скромной, милой и веселой, несмотря на то, что находилась в следственном изоляторе уже около трёх лет, а любимый ее человек, будучи слепым, находился в другом изоляторе, в куда более жёстких условиях и подвергался гонениям. СМИ сделали все для того, чтобы общественность реагировала на них строго отрицательно, даже конвой, которому по службе положено не проявлять никаких эмоций, позволял себе очень плохие вещи в отношении этого человека, а про то, как на всю их группу реагировал спецконтингент, и говорить страшно.
Примерно в то же время у меня начались следственные действия, которые оказались пустой формальностью. Глупые вопросы, на которые я уже дала ответы, отсутствие свидетелей, кроме тех, которые вызывали скорую, определение меня на стационарную судебно-психиатрическую экспертизу в институте им. Сербского. На экспертизу меня вывозили и не могли довезти вовремя дважды, просто выписывали со всеми вещами и всякий раз конвой вставал в пробке, а больница работала на прием до обеда и нас отправляли обратно, до ночи я сидела со всеми вещами на сборном пункте, меня заново досматривали и поднимали в камеру, с новым матрасом и всеми сумками. В один из выездов они потеряли часть моих вещей, я узнала об этом уже когда меня решили направить в серпы (Институт Сербского) через ИВС, просто выяснилось, что часть вещей ушла куда-то и сотрудники, конечно, поспрашивают, но лучше бы я не надеялась. Среди утерянных вещей был мой медведь, которого я успела прихватить при аресте. Медведь, которого мне в детстве подарила мама и с которым я спала уже много лет. Когда меня привезли в СИЗО в первый раз, я по привычке стала подворачивать под руку одеяло, что давало мне ощущение, что я обнимаю своего медведя. На этом медведе ещё оставалась шерсть моих котов, которых хозяева квартиры, в которой меня арестовали, увезли куда-то в неизвестном направлении. Именно коты стали для меня самой большой потерей, мне стало по-настоящему стыдно за свою безответственную жизнь, от которой зависели ещё две маленькие жизни.
В СИЗО нас водили голосовать. А перед этим, в районе восьмого марта, к нам в изолятор приезжал Жириновский. Администрация учреждения составила план, согласно которому птица высокого полета станет посещать только обозначенные камеры (и нашу тоже), хозотряд принялся за работу. Нас всех вывели из камеры и на несколько часов закрыли в тесном помещении в конце коридора, по типу сборного пункта, но меньше, обычно мы сидели там, когда шмонали нашу хату. Там негде сидеть, нет унитазов, раковин, вообще ничего, просто пол, стены, потолок и дверь, здесь мы провели около пяти часов, затем нас вернули в камеру, и мы увидели изменения - были спилены первые две кровати у входа. Всё. Нескольких женщин, в основном закрытых по статье 159 УК РФ, на время перевели в другие камеры, чтобы они вдруг не стали задавать серьезные вопросы перед телевизионщиками. Сниматься вместе с Жириновским приходила вся администрация, все улыбались, шутили, показывали, какой дружный у них коллектив, а мы стояли строем и смотрели на объюзанного оператора одного из каналов, да и сам Жириновский выглядел не лучше, очень болезненный вид, кожа, как ножка гриба в разрезе. Глядя чуть выше наших голов, выступил, очень профессионально, кстати, потом ушел выступать перед камерами в декорациях других хат, а мы остались там смотреть, что находится в пакетах с подарками, которые нам на 8 марта и по случаю выборов дарит ЛДПР. футболка, ручка, бейсболка. БЕЙСБОЛКА. Когда нам носить ее? В прогулочном дворике?
Водили голосовать всей камерой. Тяны между собой совещались, шептались, делали уверенные движения кулаками — голосовать только за Путина. Он — мужик! Вот СЕЙЧАС он выиграет и объявит нам амнистию. Тот самый момент, когда я поняла, что за долбоебы живут в этой стране. Тебя закрывают в тюрьму при власти Путина, будучи еще только подозреваемой, ты уже охуеваешь от режима, установленного при власти Путина, тебе реально грозит срок, перечеркивающий всю твою жизнь, срок, принятый как наказание соразмерное содеянному, установленный законодательством при власти Путина, но ты идешь голосовать за него. Каким кретином надо быть, чтобы из всего многообразия вариантов возможных послаблений для спецконтингента выбрать именно "президент, который меня посадил выпустит меня если останется президентом" и дрочить это с пеной у рта? Особенно, если ты сидишь по 228 статье.
Выезд на суд — это путешествие длиною в 19 часов.
Подъем в пять утра, встаешь самостоятельно. Никаких будильников и наручных часов у нас нет — не положено. Собираешься, одеваешься, если есть время, кипятишь себе воду кипятильником прямо в чашке, или в майонезном ведре (уровень бытового обеспечения — веранда на огороде). Сотрудник собирает по этажу из разных камер всех женщин, у которых на сегодня назначены следственные действия или заседания в суде, выводит их на сборный пункт, и мы сидим там в ожидании конвоя. Машин приезжает несколько, по количеству направлений. Мы рассаживаемся, человек по 15 в каждый отсек в кузове машины (отсеков два) перегороженных между собой железной стеной, от потолка до пола. Еще есть два "стакана", это одиночные отсеки, без окон, только с отверстием в двери, там некуда повернуться и колени упираются в стенку. В пути могут несколько раз пересадить в другие машины, все зависит от того, какой тебе назначили маршрут. В районе обеда меня привозили к зданию районного суда, в котором проходили заседания по моему делу. Некоторое время я сидела в конвойном помещении, там скучно и нечего делать, слабо горит свет, к стене просто прикручена немного покатая лавка, на которой, при желании, можно вздремнуть. Там стремно, но не так же, как на сборке в СИЗО, здесь хотя бы не торчат гвозди и не воняет говном. Некоторое время на сборке в СИЗО в одном из отделений была снята фанера с двери в туалет, нижняя половина, и мы все просто отворачивались, если кто-нибудь после выезда ночью не мог дождаться, пока нас поднимут по камерам, делали вид, что это нормально и ничего такого не происходит. Будто бы это не унизительно, что даже такое наше право не реализуется по-человечески. Возвращались из судов мы всегда очень поздно, сначала по изоляторам раскидывали всех мужиков (собирали два полных отделения в автозаке, одно м, другое ж, иногда ехал кто-то один М в стакане, а все остальные были женщины), потом в одну-две машины собирали нас и везли на Шоссейную, где, как правило, мы еще час стояли и ждали, когда нам откроют ворота, затем ждали на сборке (хуй знает, чего мы ждали, честное слово),проходили процедуру проверки и потом нас начинали разводить по камерам. Поднимались к себе мы часов в двенадцать, в камере к тому времени уже все спали, но, бывало, что и дожидались тихонечко в кухне, чтобы спросить, как обстоят дела.
В день, когда я ехала за приговором, я не знала, что еду именно за этим, я думала, что сегодня у меня будут прения сторон и запрос срока от прокуратуры. Мне очень плохо спалось, пробежавший по моей подушке таракан окончательно согнал с меня всю дрëму, я не стала заморачиваться и поехала в чём была, практически по-домашнему: треники и очень большая толстовка. К обеду, поднявшись в зал суда, я увидела своих друзей, некоторые были из других городов, один — из другой страны и один в инвалидной коляске. Все были очень напряженные, ну конечно, это ведь тот день, для которого они работали столько времени, собирали характеристики, нанимали адвоката, решали, кто и чем может мне помочь. Я помню момент, который все перевернул. На ознакомлении с моим уголовным делом следователь объявил мне, что квалификация моего преступления изменена, я подозреваюсь в покушении на сбыт наркотических средств, хотя изначально у меня было одно только хранение наркотиков в крупном размере. Покушение на сбыт это лет 10, всё как говорили принимавшие меня в 2017 году мусора. Мое дело ушло в суд и ожидало рассмотрения, а я лежала в камере после того выезда и плакала, вот и всё, пиздец настал-таки. "Господи, если ты есть помоги мне", — думала я, и на следующий день цензор вручила мне распечатанное электронное письмо от подруги, которая подписана в вк Марией Магдалиной— мы нанимаем тебе адвоката. 10/10, Господи, 10/10! И с тех пор мне было уже не так тяжело, но все равно было очень страшно, ибо кто мы такие, чтобы тягаться со всей этой хуйнëй, простые ребята, познакомившиеся в интернете, а сейчас мы качаем права на чужой территории, стоим в зале суда и слышим, как прокурор запрашивает мне 10 лет лишения свободы, я читаю последнее слово и начинаю плакать, судья сообщает, что приговор будет объявлен через час, меня уводят в конвойку и там я замечаю, что у меня перед глазами начинают плыть стены, это происходит не первый раз и случается в минуты большого волнения. Я плачу и охуеваю от напавших на меня кислотных флешбеков, мне пора уже подниматься назад, в зал заседаний, и мне страшно не хочется идти туда, потому что мне кажется, что сейчас, пока я не слышу приговор, у меня есть ещё какая-то надежда, но как только я поднимусь туда, всё рухнет. Мне дали три года. Суд заявил, что оснований для обвинения меня в сбыте нет, изменил квалификацию обратно на вторую часть ст. 228 и, с учетом всех моих положительных характеристик и смягчающих обстоятельств, выявленных в процессе прохождения мною стационарной судебно-психиатрической экспертизы, посчитал уместным наказать меня минимально возможным по данной статье сроком. Всë. В последствии прокурор возражал, я проходила заседание в Московском городском суде, однако суть возражения не относилась к сроку и квалификации, из моего приговора были убраны все некорректные указания и дальше мне оставалось просто доехать до колонии. С момента ареста и до заседания в Мосгорсуде прошел один год и три месяца, почти половина моего срока.